Перепост однако)

08.02.2015 в 12:56

Пишет  Ярк:

Я ПРОСТО КАПСОМ ПООРУ
...О ТОМ, КАК ВЫКЛАДКА ШИКАРНА.

С вами был нескромный кэп. Приходите к нам, у нас много просто охренительных артов. И мультик. И коллажи. И вообще.
Даже если вы никогда не слышали про наш канон, все равно приходите к нам!

---

02.02.2015 в 13:40

Пишет  Ярк:

Тексты 2 лвла
В двух словах:
Мы выложились.
Там много-много всего. Авторы невероятные молодцы и котики. Беты прекрасны. Люблю этих упоротых волшебных людей.
Приходите, читайте, там интересно.)

Присоединяюсь к Ярке!

@темы: Игры разума, Настроение

---

Мои мимими ЗФБ 2015

Выложились. Добро пожаловаться)) Ураааааааааааааааааа а теперь пить!

запись создана: 24.01.2015 в 02:57

@темы: Игры разума, Настроение

---

Тут будет хрень))

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

@темы: Игры разума

---

Ехали к бабушке и встретили совершенно потрясающую пару. Папа с дочкой 6 лет, ехали в Этнопарк.)
Если честно я редко встречала пап, которым было бы реально интересно заниматься с детьми. Особенно в дороге. Этому было интересно. Он читал Маленького принца и своей девочке и Максу и еще одной девчонке которая пересела от соседей. Потом они вместе играли в шарады. Даже было несколько жаль что они доехали только до Апрелевки.

@темы: Игры разума, Настроение

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

С Новым годом!

Пусть все будет хорошо! У всех.
И пусть новый год будет добрым. Я очень, очень этого хочу.
А еще спасибо за то что у меня есть мои друзья, моя семья, мой самый лучший муж и самый прекрасный ребенок.)
И конечно мои три котика, самые лучшие чудовища в мире.

@темы: Дом, Настроение, Я

---

Кто сидит у вас под ёлкой?

@темы: Настроение, Я

---

У меня снова крик души и желание треснуть кое кого тяжелым по хрупкому.
в общем побить горшки, поорать и вообще вести себя неадекватно. Я в принципе спокойный человек, меня даже хамы выводят не сразу из себя. Но тут, блин 5 минут разговора с ебнутой мамочкой из школы и Халк-убивать. Нет, все заебло все пусть сами выбирают председателя и сами ебуться со своими детьми. подарками, сладкими столами и окнами.

@темы: Игры разума, Я

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Как страшно жить)))))))))

Смотреть flash открытку

Рождественская сказка

@темы: Игры разума

---

Мои зимние котики

Рысь.



Моррис и Лис

@темы: Котики, Дом

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

С началом

И снова ЗФБ. Команда у нас отличная, народ упоротый, кусты горят, ковер скурили. Ура!

@темы: Игры разума, Настроение, Я

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Моя команда Мюзиклы))) деанон-с)

Остальное можно смотреть под морем, если кому интересно)

На самом деле нифига не клинических и не раздолбаев. И я очень рада что я была в этой команде. Хоть и совершенно случайно меня туда занесло. Это было прекрасно, удивительно и открывательно. Ребят, огромное спасибо за игру. за позитив, за теплу компанию и РиД)) Ваша

Ачивки)

ну и то что у меня там было про вампиров)))

Название: Лучик солнца в извечной мгле
Автор: Аккара
Бета: fandom European Musicals 2014
Размер: мини, 1615 слов
Пейринг/Персонажи: Герберт фон Кролок/Альфред, Сара, намек на граф фон Кролок/Герберт фон Кролок в прошлом
Категория: слэш, джен
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Вампир не может себя убить, даже если очень сильно этого захочет. Даже если смерть станет единственным смыслом его существования. Однажды судьба милостиво дает Герберту шанс, но решится ли он уйти?
Примечание: по мюзиклу Tanz der Vampire (Австрия)


Время текло песком сквозь пальцы. Двести лет, как Герберт фон Кролок перестал быть человеком. Стал вампиром, послушной куклой в руках своего сира.
Его глаза видели многое, его разум со многим смирился, но душа продолжала рваться из мертвого тела, чтобы обрести покой. Герберту не было страшно: нет смысла бояться, если ты уже мертв. Это даже не самоубийство, не величайший смертный грех. И он пытался избавить мир от себя, а себя от мира, снова и снова, пока не понял: вампир не может себя убить, даже если очень сильно этого захочет. Даже если смерть станет единственным смыслом его существования.
А еще Герберт скучал, и с этим даже его «отец» не мог ничего сделать. По солнцу, его теплым лучам, гладящим плечи и спину, ласкающим лицо. По ярким краскам. По запаху дневного дождя, по осени и горькому аромату оранжевых листьев клена. По всему тому, что доступно любому человеку, даже распоследнему нищему. Люди не ценят того, что имеют, не ценят мир вокруг себя и свою жизнь тоже не ценят. Живут быстро, наслаждаясь скоротечной молодостью, стареют и умирают, так и не научившись радоваться простым вещам.

***
А потом появился Альфред, ставший для молодого графа фон Кролока настоящим лучом солнца. Так быстро и так неожиданно он вошел в размеренную и скучную жизнь вампира, так ярко вспыхнули давно уже забытые, казалось, навсегда угасшие чувства, что Герберт даже растерялся поначалу.
Самоконтроль растаял, как кусок сахара в горячем вине, сердце, мертвое сердце вампира то и дело начинало непроизвольно биться.
Упрямый, горячий, романтичный юноша искренне хотел спасти ту, что в спасении не нуждалась. Глупая девица готова была упасть в объятия графа, стать его нареченной, его дочерью, женой, любовницей, кем угодно. Герберт видел это и, пусть это и не делало ему чести, – радовался. Нет, не страданиям Альфреда, а тому, что любовь того безответна.
Отец торопился, он спешил сделать Сару своей. Герберт не возражал. Слишком долго они существовали бок о бок, слишком многое вместе пережили. От былой страсти не осталось и следа, только взаимная неприязнь, да то и дело вспыхивающие искры ненависти. Отец давно уже потерял вкус к жизни, перестал ценить моменты радости, начал угасать. Такое случалось и с менее старыми вампирами, что уж говорить о старейшем, о том, кто ровесник камням в начальной кладке родового замка, простоявшего не одну сотню лет. А сейчас фон Кролок словно помолодел, снова став таким, как в былые годы, – страстным, сильным и полным эмоций, таким, как тогда, когда и сам Герберт не устоял перед обаянием графа, отдавшись ему и телом, и душой.
Это злило. Злило и то, что сир не думал ни о ком, кроме себя. Он хотел ввести Сару в дом – что ж, пожалуйста, – но подчиняться вздорной, взбалмошной девчонке Герберт не желал. Он пошел к отцу и потребовал свободы для себя, раз уж граф вновь влюблен. Но разговор этот принес только разочарование и всколыхнул старую боль. Кролок-старший не пожелал отпустить Герберта даже сейчас, когда тому нашлась замена. Ему было мало, он хотел обоих, вне зависимости от того, что об этом думает его первое дитя. И Герберт почти смирился с тем, что ему придется остаться в проклятом замке навечно. Делить постель и кров с тем, кого ненавидел больше всего на свете.

***
Бал был назначен на ночь полнолуния. Свечи, музыка, танцы и гвоздь программы – невеста отца. Впрочем, Герберт думал не о бале и не о том, что скоро Сара войдет в их семью, а об Альфреде. Юноша не выходил у Герберта из головы. Ему снились сны, один другого романтичнее. Вот Альберт приходит к нему в комнату, склоняется над постелью, гладит по волосам, прикасается губами к губам. Герберт чувствует его дыхание, его запах, ощущает биение пульса под тонкой кожей. Даже вкус его крови, которая тает на губах, словно изысканное лакомство. Сон до того стал походить на реальность, что вампир открыл глаза. Моргнул, еще не вполне понимая, что происходит, и наткнулся взглядом на приставленный к сердцу кол.
– Альфред? – Герберт лежал, не делая попыток подняться с узкого ложа. – Что все это значит?
Тот не ответил, но руку с колом не убрал. Оружие охотников, распятие на шее, связка амулетов, защищающих от нежити. Глупый мальчик даже чесноком, кажется, натерся, этот едкий, противный запах Герберт учуял сразу. Ну кто же его учил так сражаться с тварями, подобными им с отцом, что за дурацкая мысль, что бессмертного может убить кусок дерева? Обездвижить, лишить сил – может; может погрузить в долгий сон, полный кошмарных видений. Герберт один раз испытал на себе все ужасы ледяного плена. Отец не пожалел свое дитя, наказал полной мерой – за непослушание, за желание уйти. Недели Герберту было достаточно, чтобы больше не делать попыток сбежать, смириться с новым положением и со своей участью. А теперь этой же пытке хотел подвергнуть его Альфред. Но в отличие от старого графа, юный охотник не знал, что дерево со временем сгниет и мертвая тварь освободится. Освободится и найдет того, кто причинил ей боль. И с большой долей вероятности это будет не тот Герберт, который танцевал недавно с охотником, дразнил его обещанием пригласить на бал, поцеловать прилюдно. Не тот, что сгоряча признался Альфреду в любви. За охотником придет сумасшедший, обезумевший от ярости бессмертный монстр, способный подло убить даже беспомощного ребенка. Ох, охотник, кто же учил тебя? Кто послал тебя на верную смерть?
– Хочешь меня убить? Так – не получится.
Говорить о том, что он не тот, за кого его принял Альфред, смысла не имело. Зачем отрицать очевидное? Герберт неожиданно для себя начал улыбаться. А ведь это выход, прекрасный выход, который нашелся там, где его и не искали. Альфред недаром показался лучиком солнца. Сейчас душа вампира ликовала. Ведь это шанс снова обрести свободу. Тварь, сидящая в нем, застыла, ей было страшно, она боялась острого дерева и мучительной неподвижности ледяного сна. С Альфредом говорил человек. Старый, измученный ожиданием человек, желающий смерти – и все же больше смерти Герберт желал освободиться от уз, снова стать полновластным хозяином своей души и тела.
– Тебе придется потерпеть, юный Альфред. Ты же до этого не убивал вампиров, правда?
Рука с колом дрогнула, и Герберт легко отвел ее в сторону. Сжал тонкое теплое запястье.
– Альфред... Не бойся. Меня тебе бояться нечего, я не причиню тебе вреда, не обижу, не сделаю больно, – он смотрел юноше в глаза, а тот и не думал сопротивляться, только тяжело дышал, да впился в расшитое золотом покрывало так, что побелели костяшки пальцев.
– Ты веришь мне?
Альфред кивнул и хрипло шепнул:
– Верю.
– Ты сделаешь то, о чем я тебя попрошу? – голос – как патока, сладок, и Альфреду не хотелось ничего более, только слушать и подчиняться.
– Все, что тебе будет угодно...

Зачарованный, послушный Альфред, ведомый чужой волей, выскользнет из покоев Герберта. Он пройдет по темным коридорам, чтобы открыть двери комнаты Сары. Девушка недовольно фыркнет, увидев его на пороге. Велит убираться вон. Она так и не поймет, что же произошло, почему милый Альфред, всегда такой нерешительный и забавный, вдруг с рычанием обнажил висящий на поясе клинок. Ей все еще будет казаться, что это злая шутка, недоразумение, даже когда в тело войдет остро отточенная сталь.
Достаточно и одного удара в сердце, но Альфред нанесет их с десяток. Не сможет остановиться, вонзая нож в уже мертвое тело возлюбленной.

Герберт сказал, что Сару лучше лишить жизни, сказал, что если она пила кровь вампира, то обречена превратиться в чудовище, стать такой же, как граф фон Кролок. Альфред поверил. В то, что единственным спасением для его любимой будет смерть и что так она избавится от чар немертвого, обретет надежду на царствие небесное. Что Сара простит его, Альфреда, простит и поймет. Она станет ангелом. Обязательно станет, чистая, светлая душа не может отправиться в ад, это было бы нечестно, а он, Альфред, поможет ей. Уже помог. А теперь наступила очередь графа. Этот отправится прямо в адскую пасть. Место ему там, на самом дне огненной пропасти. Будь он проклят!

***
Герберт появился уже после. Подошел к распростертому на кровати отцу. Граф фон Кролок с колом в сердце – сколько лет Герберт мечтал увидеть это не только во сне, но и наяву. Он снял со стены меч и, наклонившись к самому уху своего отца, своего сира, любовника и брата по крови, шепнул: «Прощай».
Один удар, и голова, отделенная от тела, покатилась по плитам пола. Еще мгновение – и желтый огонь поглотил теперь уже по-настоящему мертвого вампира.
– Вот и все, – Герберт хмыкнул, откинул меч и направился к лежащему в луже собственной крови Альфреду.
– Ты не успел. Он проснулся раньше, – холодные пальцы с острыми ногтями ласково погладили Альфреда по щеке. Вампир расстегнул на нем жилет, а потом и рубашку, рывком распахивая полы. Много крови, такой сладкой, живой и чистой. Искушение как оно есть, в чистом виде. Герберт поднес испачканные алым пальцы к губам, медленно слизал испачкавшую белую кожу кровь.

***
– Как жаль, – вампир рассматривал Альфреда, словно произведение искусства. Последний шедевр отца, прощальный подарок сыну.
Альфред передернулся. Во взгляде вампира застыло восхищение. Ему и правда было приятно смотреть, как темная кровь толчками покидала тело, как расплывалась лужей, заливая светлый ковер и каменные плиты пола.
– Ты так молод и прекрасен. И вот, пусть и отомстив и выполнив свой долг, умираешь, – вампир наклонился ближе, изучая бледное от боли лицо своего невольного помощника. – А мог бы жить. Ты хочешь жить? Искупить свои грехи, стать свободным и счастливым. Хочешь? Даже такая жизнь, как моя, лучше, чем гнить в земле или отправиться в ад.
Альфред судорожно кивнул и закашлялся, сплюнув кровь. Старый граф располосовал ему грудь и живот когтями. Страшные рваные раны, глубокие; сквозь в лохмотья изорванную кожу проглядывали белые кости ребер. Альфред даже смотреть боялся, только чувствовал, как медленно кровь, а с ней и сознание, покидают тело. Нет, умирать он не хотел. Становиться вампиром, как предлагает ему Герберт, тоже. Ад или нежизнь. Желание выжить любой ценой боролось со страхом. Ужас перед адским огнем был ничуть не меньше ужаса стать кровососом, чудовищем, богопротивной тварью.
– Пей! Ну же. Альфред! Пей! - он и не заметил, как Герберт присел с ним рядом, подняв, обнял за плечи и приложил к губам запястье с отворенной веной. – Пей, мальчик мой. Как там говорил мой отец? Мы полетим на крыльях ночи!


Название: Другая любовь
Автор: Аккара
Бета: fandom European Musicals 2014
Размер: драббл, 331 слово
Пейринг/Персонажи: Герберт фон Кролок/Альфред
Категория: слеш
Жанр: драма
Рейтинг: R
Примечание: по мюзиклу Tanz der Vampire (Австрия)


– Все могло быть иначе, правда?
Одну за одной он зажигает свечи, обходя комнату по кругу. Нежные желтые огоньки покачиваются в такт легкой музыке, печальной, неуловимо-прекрасной - такой, как и потерянная им человеческая жизнь.
– Все могло быть не так. И сейчас я был бы отцом, дедом или, возможно, даже прадедом. Если бы дожил.
Он останавливается за спиной Альфреда, протягивает руку, касаясь так нежно, так ласково, словно боится, что тот не более чем морок, сон; тронь его - и развеется. Разлетится клочьями, оставив вместо себя лишь серую реальность вечной не-жизни.
– Все могло быть иначе. Да.
Альфред оборачивается. Ловит Герберта за руку, рывком притягивает к себе.
– Что толку говорить, что могло бы статься? – он улыбается, и улыбка эта полна презрения, желчи и злобы.
– Что толку мне от твоих извинений? – Под пальцами с треском рвется ткань рубашки. Пуговицы стучат по полу, закатываются под кровать.
– Зачем все это?! – Альфред кричит, выкашливая, выплевывая из себя ругательства. Ему хочется раздавить вампира. Ощутить, как ломаются его ребра, увидеть, как они протыкают кожу, как на белом появляются страшные алые раны. Альфреду хочется вцепиться Герберту в горло зубами; стиснуть их, чувствуя на языке вкус крови, рвать, словно дикий зверь, пока вампир не захлебнется своим криком, не захрипит.
– Я не извиняюсь, любовь моя, – Герберт обнимает Альфреда, молчит, пока тот бьется в его руках, кричит, наконец плачет, безнадежно, словно маленький ребенок. Герберт гладит его по плечам, перебирает темные волосы на затылке, вдыхает аромат стыда и страха, а потом заглядывает в глаза своей жертве - своему любовнику, своему единственно близкому человеку.
– За любовь нельзя просить прощения. Любовь - это не грех.
Губы Герберта находят вену на шее, он медлит, слушает, как бьется сердце - быстро, заполошно. Словно птица.
– Я прошу прощения только за то, что не могу лишить тебя жизни.
Клыки легко входят в вену, и боли почти нет, ярость и стыд уходят. Сейчас, в этот момент, они единое целое, и все, что для них существует во Вселенной, это немыслимое, солнечное тепло живой крови для одного и дикое, яркое и яростное желание для другого. Это они и зовут – любовью.

---

что имею за ФБ команда Робин гудов

Название: Полицейский и бандит
Автор: Аккара
Бета: Рэй
Канон: Robin Hood BBC, Robin of Sherwood, Robin Hood: Prince of Thieves
Размер: миди, 7256 слов
Пейринг/Персонажи: Робин Локсли/Гай Гисборн, Уилл Скарлетт,
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Змей потом спросил, почему Робин не нашел другого применения своим талантам. Почему стал тем, кем стал, а ведь мог бы зарабатывать хорошие деньги честным путем, без риска для жизни. Робин, улыбнувшись, задал ему тот же вопрос. Почему бесстрашный и несгибаемый офицер, вояка до мозга костей, стал преступником? И впервые Рейнольду Гринлифу показалось, что все далеко не так просто, как выглядит на страницах таблоидов. Дело не в сумасшествии и жажде быстрой наживы. Дело в чем-то совсем ином.
Примечание/Предупреждение: кроссовер, модерн!АУ


Колокольчик над входной дверью мелодично звякнул, и Большой Джон, бессменный бармен «Пивной кружки» – одного из баров в Гринвуде, неблагополучном и не слишком опрятном предместье столичного Кастлрока – поднял голову, отрываясь от спортивной страницы еженедельного вестника. Посетитель, замерший на пороге, мало походил на завсегдатаев заведения, которые начинают сходиться с шести вечера и сидят до самого закрытия в полночь. Не работяга из тех, что вкалывают на соседней фабрике, но и не белый воротничок из фабричной конторы – эти ребята тоже иногда захаживали к Джону, пропустить стаканчик и поделиться деловыми новостями, раздуваясь от чувства собственной значимости. Нет, этот был крепким подтянутым парнем, по-военному коротко остриженным, из тех, что не один год провели под палящим южным солнцем. Про Кастлрок говорят, что дожди тут идут триста шестьдесят четыре дня в году. Откуда бы у местных взяться такому загару?
Новичок беглым взглядом скользнул по помещению, оценил тяжелую мебель, потемневшие от табачного дыма и каминной копоти стены, засиженные мухами плакаты, афиши и рамки с фотографиями знаменитостей, закрывающие трещины в стенах, пятна на побелке, вмятины в штукатурке и другие автографы завсегдатаев заведения (драки тут случались гораздо чаще, чем Большому Джону хотелось бы), хмыкнул и направился к стойке.
– Могу я переговорить с Локсли? Я насчет работы, от Монаха... – широко улыбнувшись, он кинул на стойку серебристую монетку с головой оленя. Такие вышли из оборота больше десятка лет назад и сейчас не стоили даже того металла, из которого были отчеканены. Тем не менее, Джон монетку забрал и поставил перед чужаком стакан с мутным пивом.
– И как мне представить тебя шефу? – Большому Джону этот «работник» показался слишком уж самоуверенно-наглым – но решать в этом вопросе не Джону.
– Рейнольд Гринлиф.

1.

На потемневшей, отполированной сотнями локтей стойке бара высилась стопка газет.
Страницы пестрели броскими заголовками и портретами звезд кино и телевидения. Смуглокожий вышибала Мач Миллер аккуратно просматривал каждую статью, посвященную певице и актрисе Мэриан Лопес, понравившиеся отрывки подчеркивал желтым маркером и откладывал газету под стойку, чтобы потом вырезать и вложить в альбом. Мач был тайно влюблен в поп-диву, и об этом его «тайном» увлечении знал, ни мало ни много, весь Гринвуд. Посмеивались, конечно, но Мач не обижался. Рядом с ним развалился на стуле Рейнольд Гринлиф, к которому в тесной компании обращались обычно по кличке – «Змей», и, прислушиваясь к разгорающемуся в подвале бара скандалу, краем глаза поглядывал на яркие картинки, подначивая сосредоточенного Мача:
– А ты ей замуж предложи. А что, парень ты видный, при деньгах, не откажет. Ну или пошли ей букет роз, девушки это любят.

Бар по случаю отсутствия клиентов Большой Джон закрыл пораньше, так что случайных свидетелей семейного скандала поблизости не было. Да иначе Уильям Скарлет и не стал бы так орать, без стеснения изливая потоки брани на своего старшего брата.
– Робин Локсли, ты осел! Мы можем поиметь в пять раз больше, когда приедут машины! Да разуй ты глаза, недоумок! Из-за сраного чистоплюйства и нежелания марать руки ты отказываешься от таких денег! – Шрам вопил так, что его, наверное, было слышно в королевском дворце. – Если тебе все равно, подумай хотя бы о ребятах, им деньги не будут лишними! А ты хочешь отказаться от ста миллионов, ты понимаешь, от ста, и взять всего десять?!
Ответа сидевшие за стойкой не услышали, Локсли повышал голос очень редко. А меньше чем через минуту скандалист пулей вылетел из подвала.
– Идиоты проклятые! – Скарлет хлопнул входной дверью так, что колокольчик, истерично взвякнув, сорвался с крючка и покатился по полу, жалобно тренькая.
Две пары глаз проводили Шрама взглядами. Змей глянул на Мача, тот неопределенно пожал плечами.
– Ну и иди спроси, чего на меня-то пялишься? Я вниз не сунусь. Себе дороже будет.
В этом он был прав. Соваться к Локсли после такого разноса было чревато. Парень он, конечно, спокойный, но даже у такого, как Локсли, есть нервы. Тем не менее, выждав полчаса, Змей поднялся со стула и пошел. Чем скорее все решится, тем быстрее все закончится. Операцию они назначили на послезавтра. До дня икс оставалось немногим более суток.

В подвале сиротливо горела свеча, вместо подсвечника сунутая в бутылку вина, стоящую на колченогом стуле. Рядом с ней стоял новенький ноутбук, приветливо мигая огоньком установленного сетевого соединения. От контраста захватывало дух: с одной стороной, настоящий средневековый подвал, облицованный каменными плитами; потемневшие от времени дубовые бочки, в которых когда-то держали коньяк или вино, штабеля пыльных бутылок на стойках вдоль стен, свечные огарки в кованых подсвечниках с потеками оплавленного воска, сбитое из неструганых досок и небрежно застеленное ветхим клетчатым пледом ложе, на котором отсыпались те, кто дежурит в подвале... С другой стороны, последние достижения современной техники – мощный и изящный портативный компьютер, красноватый огонек камеры, три монитора, на которых выводится информация с камер наблюдения в баре и на углу улицы...
– Змей, выйди, не видишь работаю.
Робин Локсли невидяще смотрел в монитор, похоже, не осознавая, что там давно уже прыгают, сменяя друг друга, картинки скринсейвера. В его пальцах подрагивала дотлевающая сигарета, грозя вот-вот обжечь.
– Не вижу, – Рейнольд быстро пересек подвал, аккуратно вынул из пальцев Локсли сигарету, потушил в банке из-под консервов и заработал изумленный взгляд.
– Ну, чего тебе? - оправившись от удивления, Локсли потянулся за очками и, близоруко щурясь, дохнул на стекла, протирая их чистым платком.
– Шрам орал так, что я подумал, а не пристукнул ли он тебя. Вот, решил проверить, пора труп выносить или обошлось, – Змей, ухмыльнувшись, уселся на полку и брезгливо поморщился. – Развели тут грязь, неужели нельзя было хотя бы пару пачек одноразового белья купить?
Локсли озадаченно моргнул, водрузил очки в проволочной оправе на нос и, словно оправдываясь, развел руками:
– Да не подумал никто. Это же не квартира. Так, есть где перекантоваться, и хватит. Но ты же не о белье пришел поговорить? Уилл расстроен, но он вернется. Я его знаю. И... я хотел спросить. Ты тоже думаешь, что мы зря упускаем возможность взять больше? С риском, стрельбой и трупами?
Змей исподлобья взглянул в лицо Робину:
– Ты не убийца. Пусть так и остается.

План не требовал особых усилий от команды. Главное, чтобы все сработали четко и уложились при этом в отведенный промежуток времени.
Первый национальный банк имел репутацию неприступного. Попытки скрытых проникновений были, но все они вдребезги разбивались о новейшие системы слежения и охраны. Взломать такую систему – дело не одного часа, и воры попросту не успевали. Но никто и никогда не пробовал взять банк с наскока, лихой кавалерийской атакой в лоб. А еще никто никогда не мог добыть того, что сейчас попало в руки Робина Локсли, - подробнейшей информации об охранной системе, кодах, времени дежурств и сменах охранников. Информации, которую собственными руками передал ему один из банковских охранников — Рейнольд Гринлиф по прозвищу «Змей».

Змей появился в Гринвуде четыре месяца назад, а два месяца назад заявился в «Кружку» с монеткой и рекомендацией от хорошего человека. С первого же взгляда он внушал уважение. Боевой офицер, а медалей столько, что футляры не умещаются в выдвижной ящик комода. Кличка «Змей» осталась ему от прошлой жизни: в армии это был его позывной, на гражданке стало прозвищем. Позывной он получил не просто так – за хитрость и за изворотливость, а еще за то, что незамеченным проник в лагерь врага и умудрился оттуда вытащить живыми троих пленных. Как ему это удалось, никто так и не узнал. За два месяца он шесть раз ходил с ребятами на дело, в одной из стычек с охраной подпольного игорного клуба получил в плечо пулю, заслонив собой Локсли. Тогда же выяснилось, что главарь одиозной «Банды Капюшонов», не сходящей со страничек криминальной хроники в изданиях пожелтее, – дипломированный хирург, а операционной может послужить и грязный бар с политым виски столом.
Змей потом спросит, почему Робин не нашел другого применения своим талантам. Почему стал тем, кем стал, а ведь мог бы зарабатывать хорошие деньги честным путем, без риска для жизни. Робин, улыбнувшись, задаст ему тот же вопрос. Почему бесстрашный и несгибаемый Змей, вояка до мозга костей, стал преступником? И в первый раз Рейнольду Гринлифу покажется, что все далеко не так просто, как это выглядит на страницах таблоидов. Дело не в сумасшествии и жажде быстрой наживы. Дело в чем-то совсем ином.
После того дела, после ранения и почти недели, которую Змей провел в подвале бара, залечивая плечо, после разговоров по душам они и разработали план нападения на банк.
Робин сначала сомневался, но Змей сумел его убедить:
– Сложно, но можно. Главное, чтобы команда была. Зато и куш будет такой, что больше уже не придется рисковать своей жизнью.
Робин и сам ощущал это напряжение. Он сам и Большой Джон были бы не прочь уйти, навсегда завязать, забыв о нападениях, перестрелках и крови. Пожалуй, только Мач да Скарлет находили в этой жизни, полной игр в прятки и догонялки с полицией, что-то интересное. Но деньги нужны всем, и не всем они нужны на развлечения, стриптизерш или покупку безделушек. Бизнес Джона шел из рук вон плохо, он с трудом сводил концы с концами и рисковал потерять бар из-за долгов. Миссис Миллер, мать Мача, лежала в санатории, который без ежемесячных выплат не будет держать сложного пациента с болезнью Альцгеймера. Змей же хотел справедливости, ради этого все и затеял.

С военной службы он ушел не по своей воле — и не от хорошей жизни старший офицер, кадровый военный, полковник элитного рода войск начал работать охранником в банке, фактически ночным сторожем. Ему предлагали отступные, повышение, перевод в более спокойное место – за то, что он забудет об одном весьма грязном деле, едва не стоившем жизни лично ему. Забудет о том, как в разгар боя отказал новенький, еще в заводской смазке, автомат самого современного образца. Как взвод, вооруженный этим чудом военной техники, полег почти полностью, а сам он зачем-то остался жив, и потом сопровождал в столицу десять запаянных гробов, и вынужден был смотреть в глаза родителям и вдовам, остро сожалея о том, что его самого не разорвало на куски гранатой в том проклятом ущелье. Змею не советовали, очень не советовали подавать рапорт. Досадная накладка, но ничего не поделать; увы, такое случается. Сам Змей знал – причина не в накладках, даже не в саботаже, оружие изначально было дефектным, нежизнеспособным уже в силу своей конструкции, и это должны были выявить на стадии испытаний... но все же каким-то образом эти новые автоматы прошли сертификацию и были закуплены для нужд вооруженных сил. Рапорт он все-таки подал, итог был закономерен. Его вышибли с военной службы с «волчьим билетом», досрочной нищенской пенсией, которой хватало на месячный проездной в общественном транспорте, и слабым утешением в виде того факта, что все-таки его рапорт здорово подпортил настроение кое-кому из высокопоставленных чинуш.
Обида и ненависть толкнули его на эту авантюру с банком. Обида на свою страну, которой он отдал почти половину жизни и которая обошлась с ним немногим лучше, чем с преступником.
А Робин сомневался. Риск был слишком велик. До сих пор они нападали в основном на подпольные игровые клубы, владельцы которых и сами были не в ладах с законом. Одно дело — охрана частной фирмы, которая не будет вызывать полицию, потому что у самих рыло в пушку. Другое дело — национальный банк. Малейший прокол – и на пульт в полицейском участке идет тревожный сигнал, а через полторы минуты вокруг банка выстраивается рота тяжело вооруженных спецназовцев.

– Ты выглядишь уставшим.
Змей, оказывается, все это время говорил. О чем? Робин не слышал. До сознания дошли только последние слова.
– Что?
– Я говорю, ты себя загнал, выглядишь уставшим. Ты не здесь. И, похоже, ты не ел уже сутки, все сидишь в подвале, смотришь в монитор. Думаешь, если ты просидишь тут до завтра, что-то изменится? Решение ты уже принял, так ведь?
Робин покачал головой. Нет, он не сомневался. Ему не было тревожно, ему было никак. Дело еще не закончено, а внутри, в сердце, зияет дыра – опустошающая и иссушающая пустота, от которой не убежать и не спастись.
– У меня просто плохое предчувствие, Змей. Мне кажется... – он мотнул головой и улыбнулся с обезоруживающим видом. – Забудь. Лучше давай еще раз пройдемся по плану.


2.

Девять часов вечера. Через час начнут подъезжать инкассаторские машины с охраной. Банк снова оживет, наполнится людьми, заработают счетные аппараты, заснуют клерки, в общий зал набьются крепкие парни в бронежилетах и с автоматами. С двадцати одного ноль-ноль до двадцати двух – единственный час, когда в банке всего пятеро охранников. Двое в общем зале, трое в каптерке у мониторов, пьют кофе, ужинают, ждут пересменка. За день охранники тупеют, теряют бдительность, а близкий конец смены и вовсе действует, как хорошая доза успокоительного.
– На все у нас полчаса, – Змей, подмигнув Робину, поправил форменный галстук. – Я впускаю Мача и Джона с черного хода, они нейтрализуют охрану. Я отключаю сигнализацию. Робин и Скарлет пойдут с главного, на них кассиры и управляющий.
Скарлет, недовольно скривившись, кивнул. Все это не слишком нравилось ему, но спорить он не стал.
– Время пошло.

Позже Змей будет перебирать эти полчаса по секундам, пытаясь понять, что же пошло не так. Где он промахнулся? Все вышло из-под контроля в первые же минуты. Нужно было уходить еще тогда, когда Джон замешкался и охранник успел запереться в каптерке и вызвать помощь. Потом все покатилось, как снежный ком. Скарлет, психанув, расстрелял управляющего, едва услышав вой сирен. Робин, единственный, кто сохранил хладнокровие, приказал закрыть двери и обесточить помещение. Банк превратился в бункер, в мышеловку, внутри которой кроме пяти бандитов находились еще и четверо гражданских. Женщины, перепуганные до смерти, сбились в углу в кучу и плакали. Змей словно вернулся обратно в то время, когда служил своей стране и когда его долгом было защищать беспомощных перепуганных девчонок от таких, как Шрам, Мач или Джон, и от таких, как Робин, тоже.

В стрессовых ситуациях, как говорят психологи, истинная натура дает о себе знать, и Змей во всей красе увидел каждого. Садист и убийца Скарлет не хотел умирать один, в тюрьму он тоже не хотел, но остановиться уже не мог, напоследок стараясь причинить беспомощным как можно больше боли, а у старшего брата не получалось его уговорить, но остановить его он смог. Скарлет, схватив одну из заложниц за волосы, подтащил ее к центральной двери. Он не угрожал, в своем безумии он наслаждался каждой секундой. Нож, проехавшись по открытой шее, оставил глубокий порез, и Робин не выдержал, выстрелил младшему брату в затылок. Джон, большой надежный Джон, был перепуган, как мальчишка, он впал в ступор, не в силах двинуться с места; и только раскачивался из стороны в сторону и повторял слова старой молитвы снова и снова, как заведенный. Мач оставался единственным, кто реагировал адекватно, то есть, ждал указаний от Робина, но приказов не было, Робин словно умер вместе с младшим братом. Переговоры он оставил Змею. Казалось, ему все равно, что будет с его жизнью дальше.
Звонил телефон, снаружи выстроилось оцепление. Они выходили из здания банка вчетвером. С поднятыми руками, без оружия, в перекрестье прожекторов и под прицелами десятка снайперов. За их спинами оставался лежать мертвый Шрам, плакали заложницы, щелкали камеры, тревожа ночь вспышками.

Змея оттеснили в сторону, и шеф – его собственный шеф, капитан полиции, – хлопая его по плечу, поздравлял с успешным завершением дела. Шеф говорил, что это не его вина. Не он виноват в том, что погиб человек, в конце концов, сотрудник полиции, заменивший в этот день управляющего, знал, на что идет. Все должно было быть иначе. По плану, Робина и его ребят должны были взять на выходе, но не получилось. Накладки случаются. Змей, испытывающий органическое отторжение к слову «накладка» применительно к чьей-то нелепой и безвременной смерти, спорить не стал. На шефа он не смотрел, он смотрел на Робина. Робина уводили двое, заломив ему руки за спину, и он не сопротивлялся – но глаза его были прикованы к лицу Змея, и в этих глазах усталое недоумение постепенно сменялось осознанием, гневом и брезгливым презрением. Змей хотел отвести взгляд, но почему-то не мог, хотя смотреть в лицо Робину было сейчас все равно, что пить серную кислоту. Только вот и презрение, и ярость обжигали не так сильно, как искреннее недоумение, светившееся поначалу в глазах Локсли, когда Змея, единственного из всех, оставили без наручников. Он не сразу понял, в чем дело, подумал Змей, потому что ему и в голову не приходило усомниться во мне, как не приходило в голову усомниться в Маче или Джоне. Он мне верил, доверил собственную жизнь, жизнь брата, жизнь своих людей. А я его предал. Гореть мне в аду.
Змей – лейтенант полиции Гай Гисборн, которому больше не нужно было называть себя Рейнольдом Гринлифом, – аккуратно снял с плеча руку шефа и, скупо извинившись, ушел. На душе было слишком паскудно.
Площадь перед зданием банка постепенно опустела. Разъехались полицейские автомобили и машины скорой, отправились по своим редакциям корреспонденты, разбрелись кто куда праздные зеваки. Улицы ночного города были безлюдны и неприветливы. Гисборн стоял, прислонившись спиной к дереву, и курил уже вторую пачку подряд — вернее сказать, стоял, держа в пальцах тлеющую сигарету и тупо глядя в ночную темноту. Когда огонек обжигал ему руку, он вздрагивал, отбрасывал окурок в сторону, раскуривал новую, делал одну затяжку и, снова позабыв о сигарете, устремлял невидящий взгляд в черноту ночного неба. Мысленно он вновь и вновь прокручивал в мозгу события вчерашнего вечера.

После полуночи все разошлись, оставив их наедине. Змею некуда было идти, аренда квартиры истекла, вещей у него было немного, а завтра уже все закончится и он вернется к своей прежней жизни. Забудет и про Робина Локсли, и про его банду, и про то, как два месяца он жил под угрозой постоянного разоблачения. Вернется в свой старый дом, вновь наденет форму и сядет за свой стол в полицейском участке. А вот сам Локсли мог уйти, но остался. Они сидели в тишине, думая каждый о своем. Робин первым нарушил молчание.

– Уилл... он не такой плохой, как ты думаешь. Все думают. На самом деле, он был очень хорошим мальчиком. Хотел стать ветеринаром, знаешь? Постоянно в дом таскал раненых голубей, котят... у нас только отец общий, матери разные. Отец забрал Уилла к нам, когда его мать умерла, ему было тогда два года.
Змей слушал молча, давая Робину выговориться. А тот, налив себе в стакан виски, даже не пил – просто так держал стакан, покачивая его в пальцах, и говорил, рассказывал о себе. О том, что всегда хотел быть врачом, ему нравилось помогать людям. О том, как гордились им мать и отец, а младший брат смотрел на старшего с благоговением. И еще про то, как все рухнуло в один день. Его семья попала в аварию, мать с отцом погибли на месте, а младшего удалось спасти только чудом. Сам Робин не пострадал. Даже царапины не получил. Он уснул за рулем. Врачам, только закончившим ординатуру, сложно приходится, работают сутками без отдыха и сна. Он уже отработал смену, но напросился на операцию, отстоял в операционной десять часов. Это был день рождения мамы, и поэтому вся семья встретила Робина у входа. Они собирались в ресторан, а Робин не хотел давать брату вести машину. Его, Робина, машину, которую отец купил ему в подарок на окончание университета и которой Робин так гордился. На дороге перед светофором он всего на секунду закрыл глаза, а когда открыл...
Уилл его не винил. По крайней мере, в открытую он никогда не обвинял Робина в смерти родителей. А однажды сказал, что благодарен за то, что Робин его не бросил.
К работе в муниципальной больнице прибавилась еще и работа на скорой, но денег в семье хватало едва-едва, чтобы оплатить аренду квартиры и счета из больницы. Уиллу, ко всему, требовалось дорогостоящая операция, а после нее курс реабилитации, иначе парень так бы и остался прикованным к инвалидному креслу. Робин старался, как мог, но понимал, что этого мало. Тогда-то он и начал думать об альтернативном заработке. Сначала все разговоры со старыми друзьями, с которыми Робин рос в одном дворе, выглядели, как шутка, а потом шутка незаметно переросла в действительность. Уилл пришел в восторг, он все еще не вырос и относился к налетам, как к игре. Он и предложил обирать тех, кто имеет все, но в полицию не пойдет, потому что сам не в ладах с законом Порывшись в сети и по ломаным полицейским базам, он нашел несколько кандидатов. Робин с Мачем и Джоном претворили его план в жизнь. После того, как Уилл поправился, Робин пытался было отойти в сторону и увести брата, но тот не пожелал отказываться от «легких денег». После операции он сильно изменился, стал злым, раздражительным, подсел на болеутоляющие. Врачи руками разводили, болевой синдром должен был пройти, но Уилл, не получая дозу, корчился от боли, и Робин скрепя сердце выдавал ему таблетки. А еще больше наркотиков Уилл любил азарт, адреналин, прогулки по лезвию ножа. Робину это все не нравилось, но поделать ничего он уже не мог.
Корона благородного разбойника нещадно натирала. Робин пытался заглушить голос совести, перечисляя долю из награбленных денег на благотворительность — приютам, больницам для бедных, домам престарелых. Уилл не возражал, его мало трогало то, как тратятся деньги, он был жадным лишь в том, что касалось их приобретения. А Робин мечтал о том дне, когда на их тайном счету накопится достаточно денег, чтобы можно было раз и навсегда завязать с грабежами, увезти брата подальше, найти хорошую клинику, вновь стать полноценной семьей, начать жизнь сначала. Из-за этого он и согласился на рискованный план с ограблением банка.
Змей тогда не спросил, почему Робин ему все это рассказывает. И так было понятно. За те пару лет, как Робин Локсли из подающего надежды молодого врача превратился в грабителя, ему, в сущности, не с кем было поговорить. Джон с Мачем на понимающих собеседников, увы, не тянули, а Шрам вел себя, как подросток, готовый сражаться с любым, кто не разделяет его точку зрения. Змею было и жаль Робина, и, в то же время, хотелось встряхнуть его, сказать: «Да будь ты мужиком. Не иди на поводу у чувства вины!»
Вместо этого он выбрал третий вариант: притянул Робина к себе, запустив пальцы в волосы на его затылке, и впился губами в его губы. Это было грубо, больше походило на «заткнись уже», чем на проявление чувств, но это было именно тем, в чем нуждались они оба.
Такого острого, такого сильного желания он не испытывал никогда и ни с одной женщиной. Ни одна женщина не отвечала ему так страстно и с такой самоотдачей. Ни одна женщина не дарила Гаю такого наслаждения. Змей тогда понял, что у Робина, как и у него самого, в крови и в сердце полыхали свой огонь и своя боль, а секс стал отличным лекарством против этой боли.
И уже потом, лежа на грязном полу, Змей смотрел на спящего Робина, гладил его острые лопатки, его плечи, и думал, что все могло бы быть иначе. В другое время, в другом месте, в другой стране или на другой планете.

А сейчас Гисборн думал о том, что если бы тогда он рассказал правду, если бы убедил Робина уехать, отменить все, сейчас и Уильям Скарлет не лежал бы в луже собственной крови, и Робин не стал бы братоубийцей, Джону и Мачу не грозило бы тюремное заключение, а сам Гай не чувствовал бы себя куском дерьма, предателем.
Если бы.

3.

Локсли выглядел плохо. Хуже, чем мог бы выглядеть заключенный после двух месяцев в общей камере и месяца в одиночке. Тюрьма, конечно, не способствует цветущему виду, но и такого Гай не ожидал увидеть, когда вошел в медицинский блок. Разбитое лицо, руки в кровоподтеках, синяки по всему телу... Его били. Каждый день били. Только за последний месяц ему понадобилась помощь врача четырежды. Судя по тому, как он выглядит, пятый раз может оказаться последним. Наказывать его закончили, теперь попросту убьют. У тех, кого ограбила в свое время «Банда Капюшонов, нашлись свои люди даже тут, в тюрьме строгого режима.
Змей, отодвинув стул, присел рядом с кроватью.
– Ты, хотел, чтобы я приехал. Я тут Робин.
О том, что заключенный Локсли желает поговорить, Гаю сообщил шеф.
– Он хочет разговаривать только с тобой. Похоже, готов расколоться, сказать, где они держали все деньги, основную кубышку — они же почти не тратились, не хотели привлекать внимания. Но скажет только тебе. Постарайся его разговорить, Гисборн, можешь пообещать ему сделку со следствием. Это важно.
Змей пожал плечами. Он и сам знал, что это важно. «Капюшонам» не предъявляли гражданских исков о возмещении, но в неофициальных беседах весьма и весьма уважаемые люди намекали, что награбленное дерзкой бандой отморозков должно найтись. Просто обязано. Скорее всего, оно имеет аккуратный, ликвидный вид — наличные, ценные бумаги на предъявителя, может быть, ювелирные изделия... Вряд ли это недвижимость, но даже если так, пусть уважаемые служители закона не беспокоятся. Главное — найти, куда негодяи дели похищенные ими деньги. О дальнейшем позаботятся весьма квалифицированные юристы, все будет в высшей степени легально и респектабельно.
У Змея эти пронырливые господа вызывали редкое отвращение. Излагая свою биографию Робину и его людям, Гисборн, в общем, не врал, умолчав лишь о двух вещах — своем настоящем имени и факте службы в полиции. Все остальное было правдой. Он действительно был кадровым военным и его действительно вышибли со службы под надуманным предлогом за то, что он покусился на святое — на право сытых чинуш снимать сливки на военных поставках. И сейчас эти вот вежливые люди в прекрасно сидящих костюмах и безупречно подобранных галстуках здорово напоминали Гисборну тех самых функционеров из военного ведомства, которым он был обязан печальным завершением своей карьеры. Гисборн хорошо знал, что «Банда Капюшонов» грабила только мошенников и жулье. Эти господа, так обеспокоенные возвращение награбленного законным владельцам, почему-то очень не хотели давать делу огласку и решать его в судебном порядке. Из врожденной деликатности, не иначе.
Впрочем, вставать в позу и посылать шефа с его заданием к чертям Гисборн не собирался. Эти, в костюмах, – как ужи на сковородке, все равно вывернутся. А сам Гисборн не добьется ничего, кроме как потеряет работу. Наступать на те же самые грабли повторно его не тянуло. В конце концов, это действительно не его дело. А Робин действительно преступник.

Забавно, если бы шеф знал о том, что произошло между Гисборном и Локсли в подвале в ночь перед ограблением, он бы на пушечный выстрел его не подпустил к этому делу. Но он не знал. А теперь Змей сидел рядом с Робином и слушал, как тот, часто останавливаясь, говорит. Не о себе, а о Джоне и Маче.
– Я ничего не хочу для себя Гисборн. Те деньги, которые вы ищете — они мне все равно уже не пригодятся. Не дурак, знаю. Я отдам доступ к счету, но взамен я хочу, чтобы ребятам скостили срок. Поменяли статью или вообще дали условно... Это будет только честно, ты сам прекрасно знаешь — они оба не при делах. Делали то, что им говорили... То ограбление на Карстон-роуд — это были не мы, но я готов взять на себя. Твое начальство очень просило...
Криво усмехнувшись, он машинально коснулся начинающего зеленеть синяка на скуле. Гай с трудом сохранил равнодушное выражение лица.
- Я, в общем, не против. Какая теперь разница... Но не бесплатно. Пускай отпустят ребят... Так и передай шефу.
Гисборн кивнул, но уходить не спешил. Что-то удерживало его здесь, в этой тюремной больничной камере с окрашенными грязновато-зеленой масляной краской стенами.
– Почему ты не рассказал никому о том, что между нами произошло? - спросил он наконец.
Робин, хмыкнув, поднял на него глаза. Впервые с начала разговора Гай встретился с ним взглядом.
– Это была ошибка, Гисборн, и она мне дорого обошлась, но это была моя ошибка. И вываливать перед чужими людьми то, что я считаю личным, давать им повод покопаться в грязном белье не стоит секундного торжества над тобой.

4.

Гисборн сильно изменился. Пара недель прошла после визита в тюрьму, а от всегда собранного и невозмутимого Змея осталась только бледная тень. Коллеги жаловались, что Гай не реагирует на сообщения или звонки. Шеф списал странности поведения своего оперативника на стресс после крупного дела. Шутка ли, Гисборну пришлось два месяца проработать в непосредственном контакте с бандитами, да ко всему, чтобы добиться их доверия, самому пойти на преступление и подставиться под пули. Но чем ближе был день суда, тем хуже выглядел Гай.
До первого заседания оставалось два дня. Пресса безумствовала. Даже респектабельные официальные издания называли Робина Локсли «благородным разбойником», а желтая пресса, не стесняясь, и вовсе превозносила до небес. Полицейские же на ее страницах выглядели, как кучка коррумпированных чинуш, которые заботятся о благе уже настоящих преступников, наживающихся за счет простых людей. Всему виной были попавшие в сеть, а затем и в таблоиды копии чеков с банковскими переводами на крупные, в сотни тысяч, суммы. Переводы в больницы, детские дома, реабилитационные центры, на нужды неимущим. Из грабителя и бандита Локсли в одночасье стал святым — те более, что пострадавшими по процессу проходили исключительно такие господа, о которых, по остроумному замечанию одного из борзописцев, «хорошего сказать будет нечего даже в некрологе».

Разговор шефа с сенатором Джоном Лэклэндом, курировавшим их управление, Гай услышал случайно. В приемной не было секретаря, так что Гисборн, постояв с минуту, решил войти к шефу без доклада. Шеф должен был подписать бумаги на отпуск, а Гай хотел побыстрее покончить с этой рутиной. Несколько дней назад тот наорал на него по телефону и в ультимативном порядке приказал к чертям убираться на отдых или считать себя уволенным, но Гай тянул с решением, а когда его все-таки принял...
Он так и не постучал. Разговор за приоткрытой дверью был почти закончен, и Гай с ужасом понял, что Локсли только что подписали смертный приговор. Поднятая в прессе шумиха сыграла с ним злую шутку — сенатор всерьез опасался, что присяжные вынесут оправдательный вердикт. Рисковать он не хотел, чем-то главарь «Банды Капюшонов» насолил ему лично. Робина пристрелят еще до окончания судебного разбирательства. Скажут, что заключенный пытался сбежать при перевозке, случается. Джона и Мача никто не тронет, да и кому они интересны? Исполнители. Но Змея поразило даже не это, а то, с какой легкостью согласился шеф. Надо так надо. Словно речь шла не об убийстве, пусть и преступника, но человека, а о чем-то обыденном, вроде организации благотворительного вечера в пользу ветеранов полиции.

У Гисборна оставалось чуть меньше суток на подготовку. Нет, он не считал, что Локсли невинная жертва обстоятельств, прекрасно понимал, что Робин сам выбрал свой путь, когда спланировал и совершил первый налет, и путь этот неизбежно привел бы его в тюрьму или в могилу, но никому Гай не пожелал бы такой участи, какая грозила Локсли сейчас. В конце концов, сам Робин убийцей не был. Если судить по закону, смертной казни он не заслуживал, а если не по закону, а по справедливости... Гисборн в своей жизни видел слишком много смертей, чтобы не чувствовать всей душой эту грань. Воровать, даже грабить — это одно. Отнимать человеческую жизнь — другое. Никакие деньги не стоят этого. Покойный Шрам этого не понимал — но сам Робин никогда не отступал от своего правила.

Машина с Локсли въехала в подземный гараж, на стоянку для автозаков. Естественно, преступника, закованного в цепи, никто бы не повел с главного входа. Двое охранников в полицейской форме вышли из кабины и, лениво перешучиваясь, открыли фургон, выпуская заключенного и сидевшего с ним внутри третьего. Этот был не в форме, в штатском, следовательно, человек сенатора, он же и палач по совместительству. Гай выдохнул и вышел из-за колонны с поднятыми руками.
– Это чтобы вы с перепугу не начали в меня палить. Шеф решил, что вам понадобится моя помощь. Так как я тоже в курсе ситуации, – он пристально посмотрел на человека в штатском. Тот недоверчиво скривился и полез в карман за телефоном:
— Я уточню. Вы же не против?
Гай был не против. Полицейские расслабились, а парень в штатском отошел на пару шагов от машины. Этого оказалось достаточно.
Одному их охранников Гисборн брызнул из баллончика в лицо, и тот осел на бетонный пол, хватаясь за горло и раздирая ворот куртки в попытках вдохнуть; второго свалил мощный удар в голову. Ничего, выживут. С третьим пришлось повозиться, но тут помог Локсли, увидевший, как парень в костюме достает из кобуры пистолет. Метнувшись вперед, Локсли кинулся ему под ноги, пуля, цвенькнув, выбила кусок бетона из соседней колонны. Если бы не Робин, лежать бы мне сейчас с простреленной башкой, мельком подумал Гисборн, отправляя лежащего охранника в беспамятство. Последним, что тот увидел, был приближающийся к лицу окованный железом носок ботинка.
Сам Локсли так и остался лежать на полу, даже не делая попытки подняться. Этот рывок потребовал от него напряжения всех усилий, и Робин, еще не оправившийся от побоев, потерял сознание. Гаю пришлось на руках нести его до своего автомобиля. Выехав со стоянки, он направился вон из города. Полицейские, вероятно, уже пришли в себя и сообщили о побеге, а также о причастности к этому побегу лейтенанта Гисборна.

5.
Удача благоволила Змею, и из города старенькому автомобилю, на заднем сидении которого, укрытый пледом, лежал сбежавший заключенный, удалось выбраться без происшествий.
Гай избегал шумных магистралей, а ближе к ночи и вовсе выехал на проселки. Сверившись с картой, Гай нашел путь к старому дому, доставшемуся семье в наследство от покойной тетки, сестры бабушки. О существовании этой развалюхи сам Гай узнал только год назад, перебирая документы покойного отца и приводя в порядок семейные дела после того, как уволился со службы. Продать дом он даже не пытался, слишком далеко находилась собственность от другого жилья и сносных дорог. И если летом туда можно было добраться без проблем по проселкам, то осенью и зимой хижина оказывалась отрезанной от остального мира непроезжей слякотью или снежными заносами. Да к тому же дом давно не ремонтировали, а тетка, жившая в столице в санатории для пожилых, не озаботилась даже тем, чтобы провести к дому водопровод и устроить в нем теплый сортир, считая это лишней тратой денег. Колодец во дворе, туалет заменяет дощатый домик на задворках, о душе можно только мечтать, и хорошо, что есть электричество.
Гай добрался до жилья уже заполночь. Робин так и не пришел в себя, видимо, обморок плавно перешел в сон. В доме было холодно и сыро, и обогреватели, сваленные ржавой кучей в углу прихожей, покрылись паутиной и пылью, а штепсели выглядели так, что Гай содрогнулся, представив себе удар током. Впрочем, розетки выглядели ненамного безопаснее. Пришлось развести огонь в старом камине (понадеявшись, что в трубе не сдохла какая-нибудь неудачливая ворона), в комнате, которая когда-то служила гостиной. В ней и сейчас было не в пример уютнее, чем во всем остальном доме. По крайней мере, время пощадило старенький диван и пару кресел, так что нашлось, куда уложить Робина. В шкафу отыскались пледы и подушка. Правда, последнюю Гай выкинул на крыльцо. Ткань расползалась под пальцами, и в воздухе закружился пух пополам с вековой пылью, заставляя чихать и кашлять.
Час Гисборн потратил на обустройство, вынул припасы из багажника, набор инструментов, занес в дом мешок с углем. На кухне были чайник, чашки, ложки и тарелки — все малость помятое и к тому же пыльное, но целое. В общем, жить можно. Правда, жить здесь долго Гай и не собирался. Собирался перекантоваться неделю-другую, подождать, пока все поутихнет, а потом направиться к северной границе. Сбережений хватит, чтобы достать документы и нанять того, кто переправит его через границу, а дальше уже как получится.
Вскипятив чайник, Гай с чашкой чая, щедро сдобренного бурбоном, вернулся в гостиную и устроился в кресле. Правда, выпить горячего ему не удалось. Локсли, до этого тихо лежавший в коконе из пледов, вдруг заметался, сдирая с себя ветхую ткань. Звякнули цепи. Гай, выругавшись, кинулся к дивану и едва не перевернул стол. О том, что наручники и кандалы следовало бы снять как можно скорее, он и не подумал. А сейчас это сделать будет проблематично. У Робина поднялась температура, даже лоб щупать не нужно, и так от лежащего веет жаром, словно из печки.
Утро Гай Гисборн встретил в компании сигареты, стылого ветра и моросящего дождя. Ночь прошла беспокойно. Снять с Робина металлические цепи и наручники удалось, но с большим трудом, сковали его на совесть. Когда наконец тяжелые браслеты были разомкнуты, Гаю осталось только шипеть и желать палачу «здоровья». Как Локсли в этом шел до машины и не кричал от боли, Гай просто не понимал. На щиколотках и запястьях наливались лиловым страшные синяки. Но это было еще не все. Боль, жар и ампула морфина, вколотая Гаем, чтобы облегчить парню страдания, сыграли злую шутку с Локсли. Тот принял Гая за Шрама. В горячечном бреду Робина младший братишка был жив и здоров. Локсли снова вернулся в тот роковой день, перед тем, как они сели в машину и отправились в банк.
Гай знал, что Шрам ему не доверяет, но не подозревал, что недоверие успело за пару недель превратиться в самую настоящую ненависть. Не знал, что младший брат ревнует старшего, и... не знал, что Робин считал его другом. Шрам так привык быть единственным в жизни брата, что попросту не принял желание того сойтись с кем-то ближе. Мач и Джон угрозы не представляли. Не так умны, не так деятельны — не конкуренты. А вот Змей, который свалился как снег на голову, был опасен. Скарлетт испугался. Испугался того, что брат нашел ему адекватную замену. Бред, но разве наркоманы мыслят логически?
Откровение было жутковатым и несвоевременным, Гай почувствовал себя так, словно подсмотрел в замочную скважину и увидел то, что видеть не полагалось. Робин убеждал Скарлетта, что никогда его не бросит. Он и правда любил брата, но хотел капельку счастья и для себя лично, а вот Скарлетт полагал, что им и вдвоем хорошо. Возможно, Робин самому себе стыдился признаться, что чужак, пришедший в бар, в скором времени стал тем, кого не хочется потерять. А в бреду люди не могут скрывать то, что готовы прятать даже от себя.
Под утро Робин успокоился и уснул, температура спала. Он больше не бредил, не кричал и не звал Скарлетта. Перед сном он спросил, спросил Змея, того Змея, который в ночь ограбления стоял рядом с полицейскими машинами. Он спросил: "Зачем ты так? Чем для тебя была та ночь?" Гай не нашелся с ответом.
А сейчас, выкидывая очередной окурок, от которого прикурил следующую сигарету, Гай подумал, что те сумасшедшие часы в подвале, жесткий и яростный секс, так не похожий на занятия любовью с девушками, имели для него большее значение, чем он сам готов был признать.

6.
Рефлексию пришлось отложить до лучших времен. В комнате раздался грохот. Войдя, Гай застыл на пороге, стараясь оставаться серьезным и не улыбаться. Смешного и правда было мало, но Робин Локсли, в куче пледов сидящий с растерянным видом на полу, выглядел не как матерый преступник, а как обиженный щенок, который не понимает, почему он не может летать, как вон те синицы за окном.
– Что происходит? Где мы и почему ты тут, вместо того чтобы заниматься своими делами? Чем там полицейские шалавы должны заниматься? Внедряться в очередную банду, спать с ее главарем, а потом тащить его в суд? Совмещаешь приятное с полезным обществу?
Локсли вмиг из милого щенка превратился в ощетинившегося иглами ежика. Гаю оставалось только вздохнуть.
– Да вот, решил, что в моей постели ты смотришься гораздо лучше, чем на тюремных нарах.
Робин моргнул, а потом зло зашипел:
– Это только если ты некрофилом заделаешься.

Осторожно подбирая слова, Гай рассказал Локсли о себе. К его удивлению, для Робина все это не было неожиданностью. Откуда-то он знал — с самого начала знал все, даже его настоящее имя и фамилию; все, кроме того, что Гай работает в полиции.
Но это ничего не меняло. Вмешательство Гисборна в свою судьбу Локсли расценил как нарушение той зыбкой сделки со следствием, которой ему с большим трудом удалось добиться. Ничего, хотя бы отдаленно похожего на благодарность к спасителю, ради него пошедшего на конфликт с законом, Робин не чувствовал. Спасение ему было не нужно.
- Послушай, Локсли... - в очередной раз начал Гай и осекся, наткнувшись на злой, звериный и какой-то больной взгляд беглого преступника.
- Нет, это ты меня послушай, Гисборн, - свистящим шепотом произнес он. - Ты у меня уже вот где сидишь, понял? Тебе мало того, что ты и так со мной сделал? Иди к черту, и дай мне спокойной сдохнуть уже! Хватит с тебя той звезды, что ты получил за блестящую операцию по поимке опасной банды! Оставь меня уже в покое наконец! И сказочки про благородство можешь рассказать кому другому, может, поверят... те, кого ты еще не продавал с потрохами. Мне одного раза хватило, спасибо.
Гисборн тяжело вздохнул.
- Ты мне не веришь? Считаешь, я хочу оправдаться перед самим собой и потому спасаю тебя, да?
- Какой ты сообразительный, коп, усраться можно! Угадал, я тебе не верю ни на грош. Ты ублюдочный предатель, и я тоже предатель, а еще и убийца по твоей милости, но только второй раз предателем становится я не намерен. Мне не нужна свобода такой ценой... да и какой-то другой, если на то пошло. Единственное, что мне нужно - чтобы меня наконец оставили в покое.
- То есть, дали спокойно умереть? - произнес Гисборн, старательно сдерживая подступающую злость. Оскорбления не слишком трогали его, тем более, что, в общем, были справедливы. Но смотреть на то, как Робин Локсли, всегда такой спокойный, сдержанный и уверенный в себе, орет на него, сверкая глазами и едва не брызгая слюной, было очень неприятно.
- А хотя бы и так! Ты думаешь, я не понимаю, что твое распрекрасное начальство пристрелило бы меня прямо там же, на выходе из здания суда? Или полагаешь, что меня пугает перспектива получить пулю в затылок? Ты спас мне жизнь, подумать только, какой благодетель! А нахера мне та жизнь, можешь объяснить?
При словах "пуля в затылок" у Гисборна что-то щелкнуло в мозгу.
- Робин, ты не виноват в его смерти, - произнес он так мягко, как мог.
Локсли вздрогнул, словно его ударили по лицу. Зеленые глаза разбойника полыхнули уже настоящей ненавистью.
- Заткнись же ты наконец, ублюдочная тварь! И я тебе не "Робин", понял?
- Нет, это ты заткнись, - твердо, но спокойно произнес Гисборн, качая головой. - Заткнись и выслушай меня. Ты не виноват в смерти Уилла. Он сам убил себя - своими наркотиками, своей ненавистью, своим эгоизмом. Ты пытался удержать его, потому что ты его любил и потому что чувствовал вину - за родителей, за него самого. Но ты не смог. Не смог удержать, не смог вытянуть - но сталкивал его в пропасть не ты. Это сделал он сам. Наверное, он и впрямь был хорошим парнем - добрым, отзывчивым, любящим. Хорошим братишкой, да? Но только этот хороший парень умер задолго до того, как ты нажал на спусковой крючок. Ты стрелял не в брата, Робин. Ты стрелял в полоумного психопата и убийцу, который когда-то был им.
- Заткнись!!!
- Не заткнусь. Выслушай меня до конца. Перестань себя глодать. Ты молодой, сильный, здоровый парень. Ты врач, хирург, притом первоклассный. Ты должен жить дальше. Не для брата, которого больше нет. Для себя. Для людей. Понимаешь? Ты хотел помогать людям, хотел лечить. Это же лучше, чем грабить, верно? Так кто тебе мешает начать жизнь сначала, с чистого листа, в чужой стране и под другим именем? Конечно, это сложно. Тяжело. Куда тяжелей, чем высадить себе мозги из пистолета. Или спиться, или подсесть на наркоту и захлебываться собственными соплями, обвиняя себя во всех смертных грехах. Знаешь, в чем разница между тобой и Уиллом? Ты винишь себя, он предпочитал винить всех вокруг. Но итог один. Он убил себя, уничтожил свою личность, а теперь ты пытаешься сделать то же самое с собой.
Локсли молчал. В его глазах Гисборн видел уже не ненависть - растущее изумление.
- Ну и сволочь же ты, Гисборн... - наконец потрясенно протянул он, качая головой. - Как ты смеешь говорить об этом? Какое ты вообще имеешь право в это лезть?
- Имею. Я старше тебя, Локсли, сильно старше. И повидал, смею сказать, побольше, чем ты. Я видел, как умирают друзья, видел, как смелые и сильные парни пускали себе пулю в лоб, потому что не хотели жить, оставшись без обеих ног и всего, что у мужчин ниже пояса. Видел, как буквально в полгода спивались или садились на иглу те, кто оказался на "гражданке" с хорошим пенсионом - только потому, что они не знали, как жить дальше, когда больше не надо бегать с автоматом и стрелять в людей. И видел - в новостных сводках - тех, кто решил, что стрелять в людей - это такое хорошее и веселое занятие, которое можно продолжить и дома, по эту сторону океана. И знаешь что? Именно потому, что я все это видел, я не пустил себе пулю в лоб, когда меня вышибли из армии, которой я отдал двадцать лет своей жизни, с такой записью в личном деле, что вспомню - блевать тянет. Хотя был соблазн, скажу честно... минут двадцать я всерьез размышлял над этим, когда получил на руки приказ. Но не стал. Потому что я ненавижу трусов, Локсли. А это - самый трусливый поступок из всех возможных.
Робин ничего не ответил. Гисборн не мог поймать его взгляда, но чувствовал — что-то изменилось.

7.
После этой встряски Робин больше не затевал скандалов и ссор. Гай вздохнул с облегчением, но понимал, что Робин просто ждет. Ждет подвоха. Молча и уже почти покорно.
Гисборн не собирался оправдывать ожидания Локсли. Для себя он уже все решил. Все было просто и очень понятно. Думать надо было о настоящем, а не о прошлом. А в настоящем у него есть цель. Он переведет Робина через границу, вернется обратно и сдастся полиции. Вот так. Так будет правильно. И для Робина, который не заслужил смерти, хоть и нарушил закон, и для Гая, который нарушил закон вопреки присяге. Нарушил не потому, что преступник достоин был сострадания, а потому, что влюбился. Как мальчишка, как будто в первый раз. И эта любовь не стоила борьбы. Они с Локсли слишком разные, по-разному смотрят на жизнь, честь и верность. Локсли так и не понял, почему Гай поступил так, как должно, а не так, как подсказывало сердце – что ж, понимание, а тем более прощение Робина Гаю было и не нужно. Пусть живет и будет счастлив.
Они провели в домике неделю, а потом еще неделю пробирались к границе. Избегали городов, избегали даже поселков. Стояло лето, поэтому о ночлеге можно было особенно не беспокоиться. Спали в палатке, питались консервами, почти не разговаривали. Но они выжили, выдержали, и, прощаясь, Робин первым подал Гаю руку.
– Не думай, что я тебе все простил, Гисборн. Но спасибо.
Гай, пожав плечами, заглянул в новенький паспорт Робина, а потом передал ему корочки.
– О своем имени можешь забыть, хотя ты, наверное, к нему привык. И, Робин... Удачи.
Они разошлись в разные стороны. Контрабандист, который устроил нелегальный переход через границу, не обманул. Документы, одежда, полисы социального и медстрахования были в полном порядке. Робин так и не поинтересовался, как Гаю удалось все это устроить за столько короткое время. А главное – сколько Гисборн заплатил за подобного рода сервис. Гай не рассказывал. И так понятно было, что стоило это совсем не дешево. Робин не счел это откупными, но все ждал и ждал, когда же Гисборн намекнет, что Робин ему должен не только за спасение собственной шкуры. Но Гай молчал. Попрощавшись, он просто развернулся и ушел, оставив Робина стоять на краю окутанного утренним туманом шоссе и комкать в кармане куртки бумажку с длинным рядом цифр — номер и пароль к анонимному счету на предъявителя, на котором они со Шрамом держали свою долю. Те самые деньги, которые так рьяно разыскивало полицейское управление по чьим-то настойчивым просьбам и которыми Робин собирался расплатиться с Гисборном.
Три дня спустя Робин Локсли узнает, что Гай Гисборн прямо на границе сдался патрулю и был арестован.

@темы: Игры разума, Тексты